Рецепт от безумия прививка от невежества

От автора.

” Прививка от невежества” – это продолжение “Рецепта от Безумия”. Очень хочется, чтобы эти две книги были прочитаны по порядку, хоть и являются полностью самостоятельными произведениями. Жизнь распорядилась так, что я встретил на своем пути хранителей древних знаний. Остались еще такие, несмотря на безумие и невежество окружающих. Но почти не осталось тех, которым можно доверить силу Воинов Света, чтобы она не стала разрушающей. Великие Учителя не теряют надежду. Эти две книги о Них.

Содержание:

• ПРОЛОГ 1

• ГЛАВА 1 1

• ГЛАВА 2 4

• ГЛАВА 3 8

• ГЛАВА 4 12

• ГЛАВА 5 15

• ГЛАВА 6 18

• ГЛАВА 7 22

• ГЛАВА 8 25

• ГЛАВА 9 29

• ГЛАВА 10 32

• ГЛАВА 11 35

• ГЛАВА 12 38

• ГЛАВА 13 41

• ГЛАВА 14 44

• ГЛАВА 15 47

• ГЛАВА 16 51

• ГЛАВА 17 54

• ГЛАВА 18 58

• ГЛАВА 19 62

• ГЛАВА 20 64

• ГЛАВА 21 67

Посвящается всем.

ПРОЛОГ

Учиться, учиться и учиться… У кого, чему и зачем?

Волна бежит, кажется, бесконечно, но потом, ударяясь о скалы, превращает их в камни и песок. Ураган не щадит ничего. Вода может стать кристаллами снега, о которые в отчаянии разрываешь кожу лица.

Сила – это и есть слабость, слабость – это и есть сила. Горячие, дымящиеся кишки волка на холодных кристаллах. Заяц убивает волка, падая на спину, разрывая ему брюхо задними лапами. Это слишком затянувшаяся погоня, такая же длинная, как бегущая волна, и бесконечная, как повторение наших жизней.

Ненависть переходит в любовь, любовь переходит в ненависть. Тело переходит в болезнь, болезнь уходит из тела. Обычное бесконечное движение жизни.

Великий хаос Космоса, а значит – гармония. Разве не из этого состоит наша жизнь? Или я обманул кого-нибудь?

Может быть, не женщина иногда берет топор дровосека, может быть, не женщина вынашивает под сердцем то, что обязана выносить, ибо для этого приходит в человеческую жизнь? Может быть, не мужчина становиться слабым, как женщина?

Боль порождает удовольствие, а удовольствие порождает боль. Разве не так происходит в жизни? Разве рабство не порождает героев и рабов?

Только лишь смерть порождает смерть и более ничего.

Как разобраться в этом? Как разобраться в том, в чем мы живем, в том, что окружает нас?

Нас окружает Космос, но это не дальние звезды. Ведь мы живем в нем. Космос – это наши близкие, дети, жены, мужья, матери, собаки, молчаливо и преданно глядящие нам в глаза.

Космос – это изуродованные тела мающихся и страдающих в больницах. Забудьте о звездах. Космос – это равнодушные врачи, безжалостно ковыряющиеся в кричащем человеке, ваш личный страх и ваша личная радость.

Давайте разберемся в этом. В звездах пусть разбираются мудрецы. В судьбах – прорицатели. Мы, ходящие по земле, выращивающие цветы и овощи, обижающие и непонимающие своих близких, давайте будем разбираться в окружающем, не мудрствуя лукаво. Ведь сказано Учителями: “Мудрый язык – язык глупцов”.

В прошлой книге я писал о месте силы, о лабиринте, проложенном сыновьями Дракона, и снова хочу к ним возвратиться. Не хватит книг, чтобы описать собственную боль. И я попробую описать боль, окружающую нас. Что мне сказали старые иероглифы и старые Учителя. Создатель, Господь, Творец, да называйте Его, как хотите, лишь бы это был Он, а не тот, кто предал Его вместе с нами.

Создатель мудр, он все отдал нам. Но тело – отдал демонам, а тело – это желания. Если мы не победим свое жаждущее тело, которое меняем так же часто, как и старую рубашку, произойдет то, о чем говорили старые иероглифы и Учителя. А они говорят, что в этот раз, в этот земной круговорот, тело, а значит – демоны, побеждают. Лабиринт Дракона сказал о вселенской боли, о наших телах, забывших о невесомом духе. Это так же страшно, как дети, использующие родителей для собственной выгоды.

Земля – огромный организм, взрастивший на себе свою боль. Водный океан – огромный и бесконечный – умирает. Воздушный океан – огромный и бесконечный – умирает. Изуродовав и измучив окружающее, мы, люди, решили все это спасать. Неужели ни разу никто не подумал, что мать Земля спасается всегда сама, уничтожая тех, кто пытается уничтожить ее.

Лабиринт Дракона рассказал мне, что Землю уничтожить невозможно. В этом круговороте жизни люди забыли, что окружающее делится на женское и мужское, забыли или не захотели вспоминать. Люди спешили жить – и все искусственное получилось женским.

Женское: тяжелое, расширяющееся и обволакивающее. Земля почти перестала дышать. Даже продукты, которые мы едим, обработаны тяжелым, кристаллическим, растущим Инь (чтобы не гнило раньше времени и не портилось).

Все в этом мире делится на женское и мужское – Ян и Инь. Все ушло в тяжесть. Все расширяется, обволакивает: дряблые сумасшедшие люди, растекающиеся мужчины, гниющие растущие раны, набухшие, увеличивающиеся сердца.

Что сжимается и уменьшается в этом мире, кроме чести, совести, всех чувств, любви, понимания, поклонения, уважения, страсти? Но ведь это и есть та незыблемая и совершенно незаметная душа. И вы, наивные люди, думаете, что озоновые дыры – дело ваших рук? Вы решили их латать? Смешно. Просто Космос устал от вашего безумия, и Земля в своих прениях с Небом выпросила себе спасение. Солнце – великий Отец, перед ним расступилось небо, и Отец своей мужской силой решил сжечь лишнюю часть Инь. И сказал мне лабиринт Дракона, что на Землю упадет полынная звезда и все реки станут горькими.

Я постараюсь в этой книге снова рассказать, кому будет не страшен Ян и чье тело, чья клетка сможет пропустить, не обжигаясь, лучи великого отца Солнца. Сколько же будет стоить бутылка минеральной воды и кто сможет пить морскую воду, которой станет вся вода на земле? Мой сильный и жестокий Учитель сделал так, что я это понял. И мне очень больно, когда я пытаюсь достучаться до ваших, люди, глухих сердец. Прочтите эту, вторую книгу до конца, не убивайте хотя бы своих детей. Может быть, они, благодаря вам, останутся жить и поймут великие изменения. Ведь нам Господь отдал эту землю, которую мы уже почти разорвали в клочья.

ГЛАВА 1

Огромное, серое, мокрое поле. Медленно бегут величественные железные птицы, с трудом, но все же взлетают – в радугу, обдавая окружающих тревожным прощальным звуком.

Аэродром… “Борисполь…” Дождь… Не верится, что впереди Чуйская долина, Великий Тянь-Шань и Тибет. Чуйская долина, ты одно из самых удивительных мест в мире. Ты сохранила Тибет для сходящего с ума мира, ты приняла в себя знания тысячелетий, в тебе спрятана, может быть, последняя сила земли. Не верится, что еще совсем немного – и я ступлю на твою священную землю.

Самолеты… Я их всегда не понимал и боялся, как боюсь любых в этом мире машин. И вот приходится лететь – впервые в жизни – над великими горами. Тяжелое испытание, лишь бы долететь. А разве я имею право не долететь? Разве не мне Великий Дракон дал поручение? Ничего себе порученьице!!! Вот и лечу к первому Патриарху северно-тибетской школы, лечу передать привет. Да, повезло – привет от Учителя Учителю. Ну что ж, попробую, передам как смогу, а хотелось бы передать правильно.

Действительно, иногда думаешь в отчаянии: “Ну, почему же ты, Сережа, не стоишь у токарного станка, не рубишь лес, не копаешь глубокие ямы? Да, не повезло! А как было бы легко и просто!” Такие мысли посещают в моменты отчаяния. Когда такое приходит, то подхожу к зеркалу, пожимаю плечами и улыбаюсь сам себе, на время успокаиваюсь, иногда бываю счастлив.

Дальний Восток. День отвратительный. Холодно. Казалось, вода из реки застыла в воздухе и пьешь ее вместе с дыханием. Влага проходила через одежду, пробиралась сквозь тело. Пограничники чувствовали ее даже костями. Вдруг все одновременно увидели и оцепенели. Солдатам и офицеру показалось, что видят чудо. В длинной крестьянской одежде к ним через реку, по колено в воде, шел седой старик. У старика на руках, обняв его жилистую шею, спала глубоким сном маленькая девочка.

– Возьми, – сказал старик офицеру и протянул ребенка. – Возьми, не бойся. Она будет еще долго спать.

– Не разговаривай, – снова сказал старик. – Если будешь говорить, мы не успеем помочь детям.

В серых длинных бараках, схватившись за животы и мыча сквозь зубы, маялись солдаты. Дизентерия косила безжалостно. Даже офицер от всего этого плакал по ночам. Наверное, потому что офицер, зараза пока еще щадила его.

Девочка тихо спала, а старик, сняв с пояса мешочек, похожий на кисет, уже что-то заваривал в огромных солдатских котлах. Кого поили насильно, а кто пил сам. В этой приграничной части дизентерию и все болезни забыли надолго. На столько, сколько там пробыл черный Дракон со своей дочерью. Хотя кто она, не знали. Может быть, просто чужая девочка.

Ну, пусти, – собрав силы, снова пророкотал Серафимыч, и я разжал руку. Святодух лихо отработал свой проигрыш, вызвав у нас восхищение, – занес обоих на руках в квартиру.

Вот до чего доводят отчаяние, разлука и горе, – задумчиво, для себя все объяснил Серафимыч. – Ай-яй-яй, горе с разлукой, – повторял он.

А когда мы с матерью оторвались друг от друга, то увидели его сидящим на полу. Добрый Святодух, растрогавшись, смотрел на нас, держа руки в тазике с холодной водой. Видно, я перестарался.

Ах ты. Боже мой! – всплеснула руками мама.

И вдруг я увидел, что она снова стала мамой, как будто и не было разлуки. В глазах засветились искры непостижимой энергии, всегда пугавшей меня с детства.

Только моя мама (я в этом глубоко уверен) могла одним вздохом, одним восклицанием изменить всем настроение в противоположную сторону. Она в самые неловкие моменты появлялась вовремя, и что бы ни было, ее восклицания разряжали любую обстановку.

Ах ты, Боже мой! Худенький ты мой, маленький… Кушать, быстрее кушать!

Серафимыч с готовностью ухнул и встал с пола.

Бедный мой, бедный, – причитала мама. – Все потом расскажешь, все потом… Ты же Бог знает на кого похож, – нараспев причитала она, на ходу щипая меня.

“Ни в чем не изменилась, – радостно думал я, – даже такой гигант, как Святодух, полностью не укротил кипучую энергию моей мамы”.

Открылся холодильник – и через мгновение кухонный стол был похож на поле битвы, по которому кусками и в разных позах были распластаны младшие братья. У меня затряслись ноги. Я отвык от этого зрелища. Рядом, рухнув на табуретку, захрустел чьими-то костями Серафимыч. В то мгновение я окончательно понял: один мир сменился другим.

Много было совершено ошибок. Но то, что я сделал тогда, было единственно правильным. Тогда еще мое сердце было в общине.

“Что же делать? – думал я. – Как объяснять? Ведь это же безумие… Три года не есть ничего подобного, три года обретать здоровье и силу, очищать нервы, мышцы, научиться мгновенно сокращать и расслаблять их…”

От убийства отвыкаешь быстро. Какая разница, убиваешь ли ты, либо поощряешь его, поедая убитого?

Как же вовремя я остановился и не убил свою бедную маму этими объяснениями. Передо мной выпала удивительная дилемма: съесть уже убитого кем-то либо самому убить свою мать.

Я вспомнил общину. Что же будет, если я начну сейчас все объяснять? Даже самым ясным, самым убедительным языком женщине, которая считала, что потеряла сына; женщине, которая живет пониманием, что основная радость и здоровье – это еда; женщине, которая не убивает своего сына, – откуда ей это знать? – а кормит, отдавая самое лучшее. И нет больше для нее счастья, счастья матери, чем смотреть на чавкающее, сопящее за столом чадо.

Я содрогнулся. А ведь мог бы этого не понять. Мог сделать непоправимую глупость в первый же день. И я зачавкал, радостно и возбужденно, будучи глубоко уверенным, что все младшие братья меня за это простят.

Моя мама, глотая слезы радости, была абсолютно уверена, что доставляет мне величайшее удовольствие. Как же мы любили тогда друг друга! Она знала, что совершает доброе и правильное. И я знал, что совершаю подвиг. Это был редкий момент, когда мы вдвоем одновременно были счастливы. Может быть, даже единственный раз в жизни.

Но любое состояние не может длиться долго. И я поплелся в ванную, отяжелевший, отупевший, с трудом представляя, что буду рассказывать потом.

О прогресс! У тебя есть свои плюсы. Я плескался в собственной грязи, пуская пузыри, делая воду то горячее, то холоднее, страшно удивляясь этим способностям носатого крана. А еще больше удивлялся тому, как всего лишь за три года все это отошло от меня, многого не понимая в свой первый домашний день.

Когда я вышел из ванной, то к искреннему удивлению услышал радостное мамино объявление: “А сейчас – чай!”

“Действительно, так всегда и было, – подумал я. – А что будет теперь? Бедный ты, Сережа!” – думал я, пьянея от липкого сладкого чая, еле ворочая языком от набившейся в рот плюшки. Было такое впечатление, словно я проглотил груду камней, которые, оборвав все внутренности, дошли до колен. Ноги стали тяжелые, ватные. Мозг сжалился надо мной, услышал: “Иди, родной, поспи…” Едва дотащившись к кровати, провалился в пустоту.

Пробуждение было неописуемое! Перед этим снилась какая-то чушь, и все время одно и то же: кто-то маленький и противный, пока я медленно поднимал руку (это был поединок), ухитрялся несколько раз ударить меня в нос. Но самый сильный удар был в живот. И так повторялось бесконечно…

Открыв глаза, я увидел здоровенную хрустальную люстру и понял, что она обязательно сейчас на меня упадет. Потом вздрогнул, закрыл глаза и заплакал. Так горько и страшно плакал последний раз, наверное, в детстве. Я даже не пытался сдерживаться. На второй день, еще никого не увидев, даже не начав жить снова в том мире, в котором не был всего лишь три года, я плакал, мне было больно: болел позвоночник, желудок, болело все… И тогда я наконец-то понял, в какой странный и безумный мир попал.

Увидел наперед, ощутил, что со мной будет дальше. Совсем не понимал, что делать и как жить. Знал только одно: этот мир не такой, как я. За короткий срок он стал чужим. Мне не хотелось жить по глупому блуждающему беззаконию, где женщины стали мужчинами, а мужчины не знают этого. Где едят больше, чем им нужно. Где боль называется насыщением. Где любовью можно убить. Где убивают и искренне радуются этому, думая, что делают добро.

В общем, мне было больно и страшно. И это пробуждение я запомнил навсегда.

Когда проснулся, мать уже хлопотала на кухне. Я встал, скрипнув кроватью. Мать спокойно зашла в комнату, без стука, без вопроса. Я содрогнулся. Мелькнула мысль: “Вот и началось…”

Ну что, милый, пора завтракать. И ты все расскажешь, – улыбаясь, объявила громким голосом она.

Стол был таким же, как и до сна. Я сел за него, налил чай, в котором было столько сахара, что он мог сойти за клей для бумаги.

Не могу, ма, – сказал я, отодвинув чашку. – По-моему, вчера отравился… – Это была моя первая глупость.

Не может быть! – возмутилась мать. – Что ты говоришь! Все было свежее.

– Да нет, ма, – поправился я. – Просто эти три года я ел немножко меньше и не так жирно.

Бедненький, – запричитала мать, – если бы ты знал, а какая я больная…

И тут мать взгромоздилась на своего любимого конька. Я затронул самую излюбленную ее тему. Конечно, ее нельзя было назвать здоровой женщиной. Она была действительно больная. Но как же мама могла об этом рассказывать! Она наслаждалась, перебирая каждую колику, каждый прострел в позвоночнике, каждую боль, которую называла то режущей, то тянущей, то давящей.

“Интересно, – подумал я, – как мать удивится в свое время, узнав, что легко быть здоровой и молодой!”

Я тогда еще не понимал, что столкнулся еще с одной, не менее сильной, не менее глубокой школой. Намного позже разобрался: если забрать у нее все болезни и изощренную, наперченную, подслащенную еду, она просто сойдет с ума. Что останется у нее и еще у тысяч таких же? Что у них останется? Взрослые дети? Глупые мужья? Смешно, но это не сочетается с хорошим здоровьем. Бедные женщины, простите нас, что мы, “ведущие”, сделали для вас и из вас. Мы, мужчины, ради которых и для которых вы появляетесь на свет. Что дали мы вам, кроме болезней, убогих детей, которым наплевать сначала на нас, а потом – и на вас? Так что же мы дали вам, кроме абортов и ненависти к нам? Почему вы нас должны любить, не изменять нам? И как страшен ваш девиз: “А жить то с кем-то надо!” А эти слова: “С этим плохо, а с другим, может быть, еще хуже будет!” Где взять такую силу голоса, чтобы прокричать на весь мир: “Простите, женщины, мы – убогие!”

Я сейчас открою один секрет, поскольку прошло много времени с того момента, тяжелого пробуждения под хрустальной люстрой… У меня нет друзей среди мужчин. Может быть, я не прав, но ведь я не Учитель. Я просто знаю, почему дружу с женщинами. Мне сейчас нужно изложить один из законов Космоса, передать слова дедушки Няма: “В этом мире все стало подвергаться изменению, гиблому и неизбежному, потому что имя его – деградация. Так вот, женщина деградирует меньше всего: природа. Космос дали ей самую большую силу. Женщина зачинает, вынашивает и рожает. И любое изменение в ней было бы трагедией”.

Есть удивительная сила в слове “женщина”. Эта сила показала себя в вере в дом, семью, мужа (если только в него можно верить), в детей. Женщина творила чудеса, отдавая себя тому, в кого верила и от кого хотела иметь детей. Не надейтесь, герои мужчины, что вы имеете хоть малейшее право, оттопырив губу, осуждать женщин. Я дам вам хороший совет: когда увидите то, что вам неприятно в ней, то, что вызывает у вас негодование или даже отвращение, – подойдите к зеркалу и внимательно посмотрите на себя. И поэтому я кланяюсь перед тобой, женщина. И целую тебе ноги. Я преклоняюсь перед тобой, женское начало, за то, что ты не сошло еще с ума, увидев то, что породило.

Тут мое сознание вернуло меня к действительности Я с радостью заметил, что могу не слышать того, чего не хочу, но не теряю ход событий и смысл.

Рассказывай, рассказывай, – несколько раз попросила мать.

Не хочется описывать ту чушь, которую я рассказывал. Мои ответы на вопросы матери. Наверное, я действительно сердцем был еще в общине. Не знаю даже, почему тогда так удачно оберегал мать. Мать слушала, ахала, охала. Но была еще самая неприятная проблема: почему я совсем не привез денег. И вот тут я наплел.